Меня тянуло, невыносимо тянуло к нему, сейчас существовал лишь он. И я безумно хотела быть ближе.

Прижимаюсь к нему, рывком распускаю шнуровку на рубашке, кладу ладонь на грудь, глажу-царапаю плечи и наконец зарываюсь пальцами в густых волосах.

И еще ближе. Как же хочется попробовать на вкус его кожу. На языке, словно наяву, возник его вкус — то, что я помнила еще с той ночи. Единственной ночи.

Оторвавшись от моих губ, Лир подхватил меня на руки и сделал несколько шагов, раздался скрип двери, и меня бережно опустили на постель, тут же накрыв своим телом и запечатав рот новым поцелуем. Это погубило ростки начавшего было пробиваться разума, и я снова сдалась на волю снега и хвои. На волю моего снежного мужчины.

Темно, почти ничего не видно, но и не нужно. Есть желания, есть лихорадочные прикосновения. Краем сознания отмечаю что, урча, как кошка, я стаскиваю с него рубашку, целую сильные плечи. Лир на миг меня отстраняет: снимать платье долго и сложно, потому — вспышка заклятия, и наряд расползается по швам, ткань сползает, обнажая тело. И нас снова кидает в объятия друг друга. Я не помню, я не мыслю, я только чувствую.

В ту нашу ночь я лишь получала, принимала, меня ласкал, обнимал этот мужчина, сейчас же все было иначе. Смешивалось дыхание, вкус, прикосновения, тепло тел. И хотелось большего. Целовал так, что я вспоминала о том, что нужно дышать, только когда грудь начинало жечь от недостатка воздуха.

— Алечка, солнце мое!

Прохлада простыни под спиной, и я едва заметно вздрагиваю, непонимающе глядя в темный потолок, но снова поцелуй, и руки против воли зарываются в его волосы, тело выгибается навстречу. Губы опускаются все ниже, и вот, наконец, накрывают грудь.

— Знала бы ты, сколько ночей не давала мне уснуть. — Хриплый голос, дурманящий голову, слова, заставляющие вспыхнуть огнем возбуждения, руки, ласкающие грудь. — Сколько раз я мечтал подойти, обнять, увериться, что не убежишь. И целовать… губы. — Он снова поднимается выше и дарит мне сладостный продолжительный поцелуй, который лишает остатков разума. — Шейку… — Легкая дорожка вниз, горячий язык, выписывающий узоры на коже, дрожь и нетерпение. И его низкий смех, от которого у меня внутри все сжалось из-за сладкого предвкушения.

— Лир! — всхлипнула я, гладя сильные плечи и руки, перебирая прохладные волосы.

— Ну и, конечно, грудь. — Снова дьявольский смешок, и он ложится рядом, одной рукой повелительно придерживая меня за талию, чтобы я и не думала никуда сбежать, а второй, едва касаясь, обводит болезненно ноющие от желания нежные полушария, вздымающиеся от моего частого дыхания. — У тебя великолепная грудь… и очень чувствительная.

— Прекрати!

— Ну почему же? Мне было нелегко… очень долго… ох, сколько же раз она мелькала передо мной. Проклятая мода на декольте! И не стыдно наклоняться передо мной с такими вырезами? Я же мужчина… который потом долго не мог думать ни о чем, кроме того… какие же они на вкус. — Нежный поцелуй в плечо, а после так ждущего прикосновения соска всего на миг касается его теплое дыхание, его шепот: — Мед и сливки. Ты и правда очень вкусная, моя девочка.

Большая ладонь скользнула по животу, и я машинально сжала бедра.

Тихий смех, головокружительный поцелуй, тяжесть горячего тела, и я понимаю, что он уже тоже обнажен… и возбужден. Стоит ли говорить, что спустя несколько минут я уже металась по подушке, в силах только прерывисто дышать и растворяться в невероятных ощущениях?

— Лирвейн! — Вдруг порывисто села и попыталась отстраниться, но он, схватив меня за лодыжки, снова медленно притянул к себе…

— Чувствуй. И… все правильно, маленькая. В любви запретного нет.

«Чувствуй» было приказом. Он воспользовался властью орвира, и я теперь могла только стонать от удовольствия, чувствуя, как по телу пробегают волны наслаждения, как властно он меня касается и я задыхаюсь от накрывающих с головой ощущений. Тело затопила сладкая волна. Последние минуты стерлись из памяти, скрытые сплошным туманом чувственности, и потому то, что я сижу на его бедрах, прижимаясь к сильному, взмокшему телу, и бездумно глажу его плечи, оказалось неожиданностью. Изящные пальцы прогулялись по моей спине, а после мужчина обхватил меня за талию, приподнимая и… опуская. На миг я ощутила дискомфорт, изумленно вытаращилась в темноту и с писком ой-ей-ей лихорадочно скинула с себя руки Лирвейна и сползла на кровать.

— Что это было?!

— А ну иди сюда, — заявили мне, вновь обнимая. — Алька, не будь эгоисткой.

— Убери руки! — рявкнула я, соскочив с кровати и прижав к груди платье. — И уйди!

Лирвейн пристально на меня посмотрел.

— Тебе не надоело? Решать все вот таким образом. Поговорить — нет, попытаться что-то понять и осознать — нет! «Я права, и это истина в последней инстанции!» — Он порывисто встал и, не стесняясь своей наготы, стремительно подошел ко мне, схватил за руки и притянул к себе. — Милая, а тебе не кажется, что в твоем поведении сейчас слишком много того, в чем ты совершенно голословно обвиняла меня?!

— Лирвейн Ниорт, я требую, чтобы ты меня отпустил, — спокойно проговорила я и посмотрела прямо в его глаза.

— Неубедительно. — Он покачал головой. — Частое дыхание, блестящие глаза, растрепанные волосы… Твой вид кричит о том, что ты только что с постели и что тебе там было очень хорошо, милая. Будь последовательной.

— И что это в твоем понимании — «последовательной»?! Вернуться и удовлетворить тебя?!

— Неплохо бы быть благодарной, — пожал широкими плечами Хранитель Воды, этим заявлением ввергнув меня в состояние, близкое к прострации. — Ты привыкла получать, маленькая принцесса, и отвыкла думать, что если плата и не подразумевается, то хотя бы признательность должна быть всегда.

— За что же?! — дернулась я, пытаясь вырваться, но добилась только того, что платье, которое я прижимала к себе локтями, сползло, почти обнажив грудь. — Ты притащил меня сюда, ты практически украл меня! И то, что произошло, не было… добровольным, вот! Сила! Все дело в ней.

— Мило, — вскинул светлые брови Водник. — Но в таком случае, моя принцесса, стоило думать головой немного получше, и не только об интригах, но и о себе. Ты правительница, ты маг, ты Проводник, и ты понимала, чем грозит отсутствие секса или больших физических нагрузок. И, хорошая моя, стонала пятью минутами раньше ты явно не из чувства протеста! — Он отпустил меня и, как был обнаженный, направился к двери со словами: — А теперь перестань играть в маленькую девочку, за которую все решают другие, одевайся и выходи к обеду. Проблема не исчезнет, если ее игнорировать. Наша проблема… она, знаешь ли, не рассасывается уже довольно долго, поэтому глупо предполагать, что это произойдет сейчас.

Дверь за ним закрылась, а я, прижав к красным щекам ладони, медленно опустилась на ковер.

Что же делать?

Но щеки горели не только из-за смятения, но и из-за зрелища. Лирвейн и в одежде был потрясающим экземпляром мужчины, но без нее… обнаженный, сильный, тренированный… возбужденный — он был потрясающий.

И за эти чувства мне было стыдно вдвойне.

Я в каком-то странном оцепенении оделась, стараясь не вспоминать, как с меня снимали одежду. Потом взглянула на вещи Лира и решила, что нельзя оставлять все так. Да и он прав… то, что я положилась на принцип «все само пройдет», — это неправильно. Чувства Лира — это и моя проблема, потому, что это взаимно. И это самое отвратительное. И он наглядно это показал.

И да, я не чувствовала дискомфорта и желания, потому и не тренировалась. А жених далеко. Жених. Рыж, моя солнечная осень. Я предала. Я все же предала.

Пусть и не было «до конца», но меня это не извиняет, ведь не было только потому, что Лирвейн решил взять свое лишь после того, как я получу удовлетворение, а не до. Если бы он поступил иначе, то сейчас я была бы в постели, с ним, и, не будем обманываться, снова заходилась стонами наслаждения. Он всегда мог лишить меня разума.

Я предала.